Неточные совпадения
Солдат слегка притопывал.
И слышалось, как стукалась
Сухая кость о кость,
А Клим молчал: уж двинулся
К служивому народ.
Все
дали: по копеечке,
По грошу, на тарелочках
Рублишко набрался…
Ранним утром выступил он в поход и
дал делу такой вид, как будто совершает простой военный променад. [Промена́д (франц.) — прогулка.] Утро было ясное, свежее, чуть-чуть морозное (дело происходило в половине сентября). Солнце играло на касках и ружьях
солдат; крыши домов и улицы были подернуты легким слоем инея; везде топились печи и из окон каждого дома виднелось веселое пламя.
Фонари еще не зажигались, кое-где только начинались освещаться окна домов, а в переулках и закоулках происходили сцены и разговоры, неразлучные с этим временем во всех городах, где много
солдат, извозчиков, работников и особенного рода существ, в виде
дам в красных шалях и башмаках без чулок, которые, как летучие мыши, шныряют по перекресткам.
Промозглый сырой чулан с запахом сапогов и онуч гарнизонных
солдат, некрашеный стол, два скверных стула, с железною решеткой окно, дряхлая печь, сквозь щели которой шел дым и не
давало тепла, — вот обиталище, где помещен был наш <герой>, уже было начинавший вкушать сладость жизни и привлекать внимание соотечественников в тонком новом фраке наваринского пламени и дыма.
— Ба, ба, ба, ба! — сказал старик. — Теперь понимаю: ты, видно, в Марью Ивановну влюблен. О, дело другое! Бедный малый! Но все же я никак не могу
дать тебе роту
солдат и полсотни казаков. Эта экспедиция была бы неблагоразумна; я не могу взять ее на свою ответственность.
Швабрин был искуснее меня, но я сильнее и смелее, и monsieur Бопре, бывший некогда
солдатом,
дал мне несколько уроков в фехтовании, которыми я и воспользовался.
— И, матушка! — отвечал Иван Игнатьич. — Бог милостив:
солдат у нас довольно, пороху много, пушку я вычистил. Авось
дадим отпор Пугачеву. Господь не выдаст, свинья не съест!
— Ребята! стреляй!»
Солдаты наши
дали залп.
— Вы не можете представить себе, что такое письма
солдат в деревню, письма деревни на фронт, — говорил он вполголоса, как бы сообщая секрет. Слушал его профессор-зоолог, угрюмый человек, смотревший на Елену хмурясь и с явным недоумением, точно он затруднялся определить ее место среди животных. Были еще двое знакомых Самгину — лысый, чистенький старичок, с орденом и длинной поповской фамилией, и пышная томная
дама, актриса театра Суворина.
— Постой, — сказал он, отирая руку о колено, — погоди! Как же это? Должен был трубить горнист. Я — сам
солдат! Я — знаю порядок. Горнист должен был сигнал
дать, по закону, — сволочь! — Громко всхлипнув, он матерно выругался. — Василья Мироныча изрубили, — а? Он жену поднимал, тут его саблей…
— Занавеси взяли для госпиталя. А конечно, следует.
Солдатам водки не
дают, а офицера, извольте видеть… Ведь не одним шампанским питаются, употребляют напитки и покрепче…
— Ой, если б ты знал, что делается в провинции! Я была в шести городах. В Туле… Сказали — там семьсот винтовок, патроны, а… ничего нет! В Коломне меня едва не… едва успела убежать… Туда приехали какие-то
солдаты… ужас!
Дай мне кусок чего-нибудь…
— И адрес
дайте ему свой. — Он обратился к
солдату: — На таких вот дураках, как ты, все зло держится…
— Расчет
дайте мне, Клим Иваныч, — разбудил его знакомо почтительный голос дворника; он стоял у двери прямо, как
солдат, на нем был праздничный пиджак, по жилету извивалась двойная серебряная цепочка часов, волосы аккуратно расчесаны и блестели, так же как и ярко начищенные сапоги.
Не
дай Бог, когда Захар воспламенится усердием угодить барину и вздумает все убрать, вычистить, установить, живо, разом привести в порядок! Бедам и убыткам не бывает конца: едва ли неприятельский
солдат, ворвавшись в дом, нанесет столько вреда. Начиналась ломка, паденье разных вещей, битье посуды, опрокидыванье стульев; кончалось тем, что надо было его выгнать из комнаты, или он сам уходил с бранью и с проклятиями.
Оттого китаец делает что хочет: если он чиновник, он берет взятки с низших и
дает сам их высшим; если он
солдат, он берет жалованье и ленится и с поля сражения бегает: он не думает, что он служит, чтобы воевать, а чтоб содержать свое семейство.
«Королева рассердилась: штанов не
дала», — говорил он с хохотом, указывая на голые ноги
солдата.
Сидевший там писарь
дал одному из
солдат пропитанную табачным дымом бумагу и, указав на арестантку сказал: «прими».
Тема случилась странная: Григорий поутру, забирая в лавке у купца Лукьянова товар, услышал от него об одном русском
солдате, что тот, где-то далеко на границе, у азиятов, попав к ним в плен и будучи принуждаем ими под страхом мучительной и немедленной смерти отказаться от христианства и перейти в ислам, не согласился изменить своей веры и принял муки,
дал содрать с себя кожу и умер, славя и хваля Христа, — о каковом подвиге и было напечатано как раз в полученной в тот день газете.
Затем, представив свои соображения, которые я здесь опускаю, он прибавил, что ненормальность эта усматривается, главное, не только из прежних многих поступков подсудимого, но и теперь, в сию даже минуту, и когда его попросили объяснить, в чем же усматривается теперь, в сию-то минуту, то старик доктор со всею прямотой своего простодушия указал на то, что подсудимый, войдя в залу, «имел необыкновенный и чудный по обстоятельствам вид, шагал вперед как
солдат и держал глаза впереди себя, упираясь, тогда как вернее было ему смотреть налево, где в публике сидят
дамы, ибо он был большой любитель прекрасного пола и должен был очень много думать о том, что теперь о нем скажут
дамы», — заключил старичок своим своеобразным языком.
— Да притом, — продолжал он, — и мужики-то плохие, опальные. Особенно там две семьи; еще батюшка покойный,
дай Бог ему царство небесное, их не жаловал, больно не жаловал. А у меня, скажу вам, такая примета: коли отец вор, то и сын вор; уж там как хотите… О, кровь, кровь — великое дело! Я, признаться вам откровенно, из тех-то двух семей и без очереди в
солдаты отдавал и так рассовывал — кой-куды; да не переводятся, что будешь делать? Плодущи, проклятые.
Вдруг три или четыре
солдата показались из лесу и тотчас подались назад, выстрелами
дав знать товарищам.
С нами была тогда Наталья Константиновна, знаете, бой-девка, она увидела, что в углу
солдаты что-то едят, взяла вас — и прямо к ним, показывает: маленькому, мол, манже; [ешь (от фр. manger).] они сначала посмотрели на нее так сурово, да и говорят: «Алле, алле», [Ступай (от фр. aller).] а она их ругать, — экие, мол, окаянные, такие, сякие,
солдаты ничего не поняли, а таки вспрынули со смеха и
дали ей для вас хлеба моченого с водой и ей
дали краюшку.
За домом, знаете, большой сад, мы туда, думаем, там останемся сохранны; сели, пригорюнившись, на скамеечках, вдруг откуда ни возьмись ватага
солдат, препьяных, один бросился с Павла Ивановича дорожный тулупчик скидывать; старик не
дает,
солдат выхватил тесак да по лицу его и хвать, так у них до кончины шрам и остался; другие принялись за нас, один
солдат вырвал вас у кормилицы, развернул пеленки, нет ли-де каких ассигнаций или брильянтов, видит, что ничего нет, так нарочно, озорник, изодрал пеленки, да и бросил.
Когда «последний неприятельский
солдат переступил границу», Александр издал манифест, в котором
давал обет воздвигнуть в Москве огромный храм во имя Спасителя.
Вот раз позвал он меня и одного товарища — славного
солдата, ему потом под Малым Ярославцем обе ноги оторвало — и стал нам говорить, как его молдаванка обидела и что хотим ли мы помочь ему и
дать ей науку.
На меня сильно действовали эти страшные сцены… являлись два полицейских
солдата по зову помещика, они воровски, невзначай, врасплох брали назначенного человека; староста обыкновенно тут объявлял, что барин с вечера приказал представить его в присутствие, и человек сквозь слезы куражился, женщины плакали, все
давали подарки, и я отдавал все, что мог, то есть какой-нибудь двугривенный, шейный платок.
После смерти отца Химик
дал отпускную несчастным одалискам, уменьшил наполовину тяжелый оброк, положенный отцом на крестьян, простил недоимки и даром отдал рекрутские квитанции, которые продавал им старик, отдавая дворовых в
солдаты.
Солдат клялся, что не
дает. Мы отвечали, что у нас был с собою трут. Инспектор обещал его отнять и обобрать сигары, и Панин удалился, не заметив, что количество фуражек было вдвое больше количества голов.
Но во время турецкой войны дети и внуки кимряков были «вовлечены в невыгодную сделку», как они объясняли на суде, поставщиками на армию, которые
дали огромные заказы на изготовление сапог с бумажными подметками. И лазили по снегам балканским и кавказским
солдаты в разорванных сапогах, и гибли от простуды… И опять с тех пор пошли бумажные подметки… на Сухаревке, на Смоленском рынке и по мелким магазинам с девизом «на грош пятаков» и «не обманешь — не продашь».
Отец
дал нам свое объяснение таинственного события. По его словам, глупых людей пугал какой-то местный «гультяй» — поповский племянник, который становился на ходули, драпировался простынями, а на голову надевал горшок с углями, в котором были проделаны отверстия в виде глаз и рта.
Солдат будто бы схватил его снизу за ходули, отчего горшок упал, и из него посыпались угли. Шалун заплатил
солдату за молчание…
[И это
дает повод к явной несправедливости: лучшие
солдаты, остающиеся в командах, получают один только солдатский пай, а худшие, служащие в тюрьме, — и пай и жалованье.
«Потомят года полтора в яме-то, да каждую неделю будут с
солдатом по улицам водить, а еще, того гляди, в острог переместят, так рад будешь и полтину
дать».
Крепок был
солдат, но и тот делал уже несколько попыток умиротворить Морока, именно —
давал ему денег в долг, поил водкой и т. д.
Уже под самый конец Таисья рассказала про Макара Горбатого, как он зажил в отцовском
даме большаком, как вышел
солдат Артем из службы и как забитая в семье Татьяна увидала свет.
Старому Титу больше всего не хотелось «покориться
солдату», который звал его жить к себе, а денег не
давал.
Так открыл торговлю
солдат, выезжая по воскресеньям с своим зеленым сундуком. А потом он сколотил из досок балаган и разложил товар по прилавку. Дальше явилась лавчонка вроде хлевушка. Торговля шла у
солдата хорошо, потому что он стал
давать поденщицам в долг под двухнедельную выписку, а получать деньги ходил прямо в контору. Через два месяца зеленый сундук явился уж с крупой, солью и разным приварком.
— Да сегодняшнюю ночь, а теперь потрудитесь написать в полицию, чтобы вам трех полицейских
солдат и жандармов
дали.
— Лоб! — крикнул за ним и
солдат — и почти выпихнул Ивана в соседнюю комнату. Там
дали ему надеть только рубашку и мгновенно остригли под гребенку.
— Как же-с!.. Геройского духу была девица!.. И нас ведь, знаете, не столько огнем и мечом морили, сколько тифом; такое прекрасное было содержание и помещение… ну, и другие сестры милосердия не очень охотились в тифозные солдатские палатки; она первая вызвалась: «Буду, говорит, служить русскому
солдату», — и в три дня, после того как пить
дала, заразилась и жизнь покончила!..
— Это, ваше благородие, все уголовная палата делает, — толковал ему
солдат, — велико оно очень — и, чтобы не судить его, она и перепихивает его к нам в канцелярию; а мы вот и таскайся с ним!.. На свой счет, ваше благородие, извозчика нанимал, ей-богу, — казначей не
даст денег. «Неси, говорит, на себе!» Ну, стащишь ли, ваше благородие, экого черта на себе!
Все эти слова
солдата и вид комнат неприятно подействовали на Павла; не без горести он вспомнил их светленький, чистенький и совершенно уже не страшный деревенский домик. Ванька между тем расхрабрился: видя, что
солдат, должно быть, очень барина его испугался, — принялся понукать им и наставления ему
давать.
Отчего Павел чувствовал удовольствие, видя, как Плавин чисто и отчетливо выводил карандашом линии, — как у него выходило на бумаге совершенно то же самое, что было и на оригинале, — он не мог
дать себе отчета, но все-таки наслаждение ощущал великое; и вряд ли не то ли же самое чувство разделял и
солдат Симонов, который с час уже пришел в комнаты и не уходил, а, подпершись рукою в бок, стоял и смотрел, как барчик рисует.
Она
дала ему грудь и воротилась назад, а на кургане уже стояли
солдаты, направляя на нее штыки.
— Лукавый старикашка, — сказал Веткин. — Он в К-ском полку какую штуку удрал. Завел роту в огромную лужу и велит ротному командовать: «Ложись!» Тот помялся, однако командует: «Ложись!»
Солдаты растерялись, думают, что не расслышали. А генерал при нижних чинах
давай пушить командира: «Как ведете роту! Белоручки! Неженки! Если здесь в лужу боятся лечь, то как в военное время вы их подымете, если они под огнем неприятеля залягут куда-нибудь в ров? Не
солдаты у вас, а бабы, и командир — баба! На абвахту!»
— А вот слушай. Удумали мы это таким манером, что тебя в уезде никто не знает, ну, и быть тебе, стало быть, заместо губернского чиновника… Мы и указ такой напишем, чтоб ему, то есть, предъявить. А чтоб ему сумненья насчет тебя не было, так и
солдата такого приговорили, который будет при тебе вместо рассыльного… Только ты смотри, не обмани нас! это дело на чести делай: что
даст — всё чтобы поровну!
— Так что ж, что
солдат! вот годков через пятнадцать воротится, станет спрашивать, зачем, мол, с Гаранькой дружбу завела —
даст он тебе в ту пору встрепку…
— Подбирай ноги! — закричали друг другу
солдаты, только-что он встал, и ноги, поджимаясь,
дали ему дорогу.
Это чувство было и у смертельно раненого
солдата, лежащего между пятьюстами такими же ранеными на каменном полу Павловской набережной и просящего Бога о смерти, и у ополченца, из последних сил втиснувшегося в плотную толпу, чтобы
дать дорогу верхом проезжающему генералу, и у генерала, твердо распоряжающегося переправой и удерживающего торопливость
солдат, и у матроса, попавшего в движущийся батальон, до лишения дыхания сдавленного колеблющеюся толпой, и у раненого офицера, которого на носилках несли четыре
солдата и, остановленные спершимся народом, положили наземь у Николаевской батареи, и у артиллериста, 16 лет служившего при своем орудии и, по непонятному для него приказанию начальства, сталкивающего орудие с помощью товарищей с крутого берега в бухту, и у флотских, только-что выбивших закладки в кораблях и, бойко гребя, на баркасах отплывающих от них.
Господи Великий! только Ты один слышал и знаешь те простые, но жаркие и отчаянные мольбы неведения, смутного раскаяния и страдания, которые восходили к Тебе из этого страшного места смерти, от генерала, за секунду перед этим думавшего о завтраке и Георгии на шею, но с страхом чующего близость Твою, до измученного, голодного, вшивого
солдата, повалившегося на голом полу Николаевской батареи и просящего Тебя скорее
дать ему Там бессознательно предчувствуемую им награду за все незаслуженные страдания!